Иногда снова слышишь чушь. И опять приходится развеивать миф. Так надоело повторение одной и той же глупости. Чайковский якобы был геем. При этом для того, чтобы ошельмовать какую-то личность, этот прием применяется регулярно. В свое время и царя Николая II выставили геем, хотя, разумеется, никаким гомосексуалистом он не был. Как и Петр Ильич Чайковский. Сейчас, правда, в ходу другой прием. Педофилия. Гомосексуальными наклонностями уже никого не очернишь.
Гомосексуализм хоть и не порок, но и не норма. Это сексопатология, которая, как и любая болезнь, накладывает отпечаток на творчество — должен чувствоваться какой-то надлом. За Чайковского обидно еще и потому, что в этих слухах много откровенно компрометирующего, скабрезного. Ему приписывают не только страсть к взрослым друзьям, извозчикам и слугам. Говорят, будто он совратил своего племянника Боба Давыдова, а вот это уже кощунство. Он любил этого мальчика, как сына.
У Чайковского своих детей не было. И семья сестры Саши заполняла этот вакуум. В браке с Львом Давыдовым у нее было четыре дочери и три сына. Петр Ильич тепло относился ко всем племянникам, но выделял Боба — Владимира. Талантливый, тонко организованный, склонный к рефлексии мальчик был особенно дорог ему, понятен. И совсем уж безумство — подозревать Петра Ильича, а заодно и его брата Модеста в гомосексуальном влечении к глухонемому Коле Конради, которого воспитывал Модест. Ведь он добился необыкновенных успехов в воспитании больного ребенка, научив его говорить и понимать речь собеседника. А Петр Ильич Николая просто обожал. «Коля с первого раза совершенно и навеки обворожил меня, — писал он брату Анатолию. — Любовь моя к Коле, основанная, во-первых, на его чудном кротком нраве и уме, во-вторых, на глубоком сожалении к нему, возрастала в геометрической прогрессии с каждой минутой».
Чайковский был сентиментальным человеком. Эта привычка — писать трогательные письма, не скупиться на добрые слова — лишь подпитывает слухи. У Петра Ильича был слуга, Алеша, без которого беспомощный в бытовых делах композитор не мог обходиться. «Ведь я тебя люблю не как своего слугу, а как самого близкого родного, как брата или как сына», — признавался в письме. Один из основных биографов Чайковского, профессор Йельского университета Александр Познанский видит здесь не что иное, как «феномен переноса эротических чувств». Мало того, что Алексей дважды женатый, так он еще вел жизнь, полную любовных приключений. Чайковский был крестным отцом его сына Егорушки, ужасно горевал о судьбе соблазненной Алексеем кларанской служанки, испытывал «жалость к бедной Мари и порыв сильнейшей нежности к эмбриону, находящемуся в ее чреве», всю ночь проплакал, узнав о смерти Феклуши, первой жены своего слуги.
Если пользоваться терминами современной психологии, по своему душевному складу Чайковский был психастеником. Натура крайне тревожная, отзывчивая, ранимая. Склонный к депрессивным состояниям, самоедству, он жил, пока работалось. И начинал киснуть, если дело не шло. Выпивал, глушил свое состояние.
В Московской консерватории Чайковский был всеобщим любимцем. Как вспоминает Константин де Лазари: «Все, кто только входил с ним в сообщение, сразу подпадали под его очарование… Его просто разрывали на части приглашениями, и, не имея духа отказать никому, он принимал их, но это его очень тяготило, потому что отвлекало от работы сочинительства».
Он был красив, а в конце жизни еще и богат. Вот эти отвергнутые дамочки и пустили слух о его гомосексуализме. Женитьба его окончательно добила. А вообще, отношения с женщинами складывались непросто. В молодые годы часто увлекался. С однокашниками по Императорскому училищу правоведения ездил по балам, флиртовал. Писал сестре: «Четвертый раз влюбляюсь. Опять Соня». А потом он страстно увлекся французской певицей Дезире Арто. Через полгода после знакомства в письме к отцу испросил благословения: «Мы воспламенились друг к другу весьма нежными чувствами <...> Само собой разумеется, что тут же возник вопрос о законном браке, которого мы оба с ней весьма желаем». Впрочем, в том же письме к отцу Петр Ильич пересказывает опасения друзей, особенно Рубинштейна, «что, сделавшись мужем знаменитой певицы, я буду играть весьма жалкую роль мужа своей жены, то есть ездить за ней по всем углам Европы, жить на ее счет, отвыкну от работы». Брак, как известно, не состоялся. Дезире не сдержала данного Чайковскому обещания и вышла замуж за испанского оперного певца Мариано Падилью-и-Рамоса. «Какова госпожа», — бравировал Чайковский в письме к Модесту. Но на самом деле, он очень расстроился, я бы даже сказала, перенес психотравму. Один из близких друзей композитора Николай Кашкин рассказывал, как на очередном концерте Арто Чайковский сильно волновался: «При появлении артистки на сцене он закрылся биноклем и не отнимал его от глаз до конца действия, едва ли много он мог рассмотреть, потому что у него у самого из-под бинокля катились слезы, которых он как будто не замечал».
Антонина Милюкова, совсем как пушкинская Татьяна, написала ему первой. Призналась в любви. Даже грозилась покончить с собой, если он ею пренебрежет. Дама истерического склада. Но Петр Ильич этого не заметил: он как раз начинал работать над «Евгением Онегиным», восхищался героиней и ужасно возмущался черствостью Онегина. В итоге посчитал своим долгом жениться на страстно любящей его 28-летней девушке. Этому решению способствовало и настойчивое желание отца видеть сына женатым. То, что он испытал после свадьбы, Чайковский весьма красноречиво описывает в письме Надежде фон Мекк: «Я провел две недели в Москве со своей женой. Эти две недели были рядом самых невыносимых нравственных мук. Я впал в отчаяние. На меня стали находить минуты безумия, во время которых моя душа наполнялась такой лютой ненавистью к моей несчастной жене, что хотелось задушить ее. Мои занятия консерваторские и домашние стали невозможны, ум стал заходить за разум. <...> Ежечасно она повторяла мне бесчисленные рассказы о бесчисленных мужчинах, питавших к ней нежные чувства. По большей части, это все были генералы, племянники знаменитых банкиров, известные артисты, даже лица императорской фамилии. Засим, не менее часто она с каким-то неизъяснимым увлечением расписывала мне пороки, жестокие и низкие поступки... <...> Она говорила мне, что влюблена в меня четыре года; вместе с тем, она очень порядочная музыкантша. Представьте, что при этих двух условиях она не знала ни единой ноты из моих сочинений. <...> Но нужно быть справедливым. Она поступала честно и искренно. Она приняла свое желание выйти замуж за любовь».
На самом деле, он очень корил себя за то, что так и не смог привязаться к жене. Даже хотел топиться, но, слава Богу, дело было в ноябре, река замерзла. Уехал за границу, дописал там «Евгения Онегина», как-то пришел в себя. Развестись так и не удалось: слишком унизительная процедура — надо доказывать прелюбодеяние кого-то из супругов через Синод. В итоге договорились, что он будет ее содержать, а она его не беспокоить — даже письмами. Такое впечатление, что после этого он решил не связываться всерьез с женщинами. Общался в письмах только с Надеждой фон Мекк. Очень искренняя, исповедальная переписка, полная настоящей духовной близости. Меценатка, жена железнодорожного магната, дама чрезвычайно умная и образованная, она очень высоко ценила гений Чайковского. Настолько, что стала его субсидировать — высылала по шесть тысяч рублей в год. Это позволило ему оставить работу в Консерватории — там были нагрузки по 27 часов в неделю — и целиком посвятить себя творчеству.
«Версии» начали распространяться в эмигрантской среде досужими дамочками, так и не удостоившимися его внимания. Затем слух подхватила Нина Берберова, очевидно, в целях популяризации собственного имени. Она и раскрыла «страшную» тайну, объяснив необходимость сомнительных разговоров прогрессивностью западного менталитета и открытиями Фрейда. «Андрогинизм начал пониматься не как болезнь, которую нужно лечить, а как опыт, через который проходит около 20 процентов людей», — писала она. Но если Берберова основывалась на слухах — поговорила с каким-то человеком, снимавшим у Модеста квартиру, — то современные ученые пошли дальше. Александр Познанский в монографии «Чайковский» прямо-таки настаивает на гомосексуальности композитора, делая соответствующие выводы из самых невинных фактов.
Чайковского объявил геем некий господин Познанский, даже написал об этом книгу. Главный аргумент в пользу дурацкой гомосексуальной версии — стихотворение «Ландыши», написанное Чайковским. В нем описываются разные времена года, отождествляемые с разными возрастными этапами жизни человека. Заканчивается оно четверостишием: «Но, как природа вся, мы, жаждой жить влекомы, / Зовем тебя и ждем, красавица весна! / Нам радости земли так близки, так знакомы, — / Зияющая пасть могилы так темна!» В этом автор видит гомоэротический символ. Но самый «убедительный» довод — дружба композитора с поэтом, эрудитом и острословом Апухтиным не скрывал своей гомосексуальной ориентации. В психологии есть такое понятие — аддикция. Это зависимость восприятия от предшествующего опыта, стоящих перед человеком задач, мотивов деятельности, убеждений. Не зная лично Познанского, мы не можем говорить о его опыте. Но, что касается ценностей, они просматриваются. Сотрудник Йельского университета, эмигрант, Познанский строит книгу на искусственной дихотомии «правдивого западного» и «лживого советского». Идеи узаконивания однополых браков, пронумерованных родителей, пропаганды гомосексуальных отношений исследователю, похоже, очень близки.
В общем, когда вам кто-то говорит: "А вот Чайковский был геем", смело посылайте его к черту. Это еще одна неправда, посеянная самими гомосексуалистами, чтобы доказать, что геи и лесбиянки - это вариант нормы. Это девиации, отклонения от нормы, само собой.
Комментарии (7)