Когда умер смотрящий по городу, в Юже зарядил небывалый дождь. Говорили даже, что это слёзы покинутых умершим женщин. И все доски у всех гробовщиков в городе отсырели. Единственные сухие оказались у Мамлены. К ней-то и принесли смотрящего. Мамлена, хоть и шила похоронные венки, покойников никогда прежде не видела: «И подсадить-то страшно было, и посмотреть». Муж, двухметровый и краснощёкий, стоял за спиной, всё говорил: «Лена, ну что ж ты тут…» Мамлена подумала о фабрике, на которой они работают и которая вот-вот закроется, о детях, которых нужно чем-то кормить, и пошла за досками.
С тех пор она сколачивает и обивает гробы уже 20 лет, у неё крупнейшее агентство ритуальных услуг в Юже. То, что гвозди забивает сама, а муж только возит трупы в соседний город, Мамлена скрывает. Это очень по-южски.
Южа — один из самых женских городов России, мужчин здесь меньше трети*. Женщины занимают в администрации 40 постов из 50 — в аппарате губернатора их называют «южским бабкомом». Женщины управляют крупнейшими заводами, аптеками, таксопарками, мастерскими иконописи, колониями, гостиницами. И очень этого стесняются.
Южа — один из самых бедных городов одной из самых бедных российских областей, Ивановской. Южа — это песок вместо асфальта, болота вместо речек, буйство «кирпичного стиля» в старом центре, резные деревянные наличники на окраине, заросли клюквы в лесу и тучи комаров повсюду. Редкий город, где главное здание — это не администрация, а дореволюционная ткацкая фабрика. В советские времена она была одной из крупнейших, а в 90-е угодила в руки к столичным бизнесменам и стала умирать. Зато расцвело предпринимательство, и вырастили его женщины.
«
» приехал в Южу, чтобы узнать, как живёт город победившего феминизма.
Ксения Леонова
Специальный корреспонде
Быличка. Фабрика, война и поддоны
В этих краях с неплодородной землёй, как и в большинстве похожих регионов России, женщины всегда были главными на хозяйстве. А мужчины отходничали: столярничали, писали иконы, торговали на ярмарках, домой приезжали на пахоту и покос. Мужчины оставили отходничество, когда в Юже появилась фабрика. Женщинам работать на ней запрещалось. К ослушавшимся на фабрику приходил священник и, окуривая кадилом, увещевал их идти домой, вспоминает южский краевед Евгений Сметанин. Мужчины ведали кошельком, за ними и было последнее слово.
Всё изменилось после революции. Большевики обязали женщин работать — безработным невозможно было получить талоны на еду. Народный комиссар государственного призрения Александра Коллонтай обещала все хозяйственные хлопоты отдать государству: построить дома-коммуны, детские сады, ясли, прачечные, столовые. Но построили их сильно меньше нужного: например, в Юже с 1920-х годов и до войны были одни ясли и два детских сада на город с населением больше 20 000 человек.
К началу 30-х годов в войнах и от голода погибло больше
. Вторая мировая война забрала на фронт почти всех мужчин и многих женщин. Из Южи воевать ушли
— больше половины общего населения, в основном мужчины. Треть из них домой не вернулась. Это типичные для России цифры. Такого гендерного дисбаланса после войны
.
«Те, которые с войны вернулись, очень быстро умирали, — вспоминает жительница Южи Валентина Сысуева. — К 1950-му, когда я родилась, два мужика были в соседней деревне, три в нашей. Один из них — мой папа. Конечно, мы его берегли. Сами и косили, и пахали. Хотя до войны это мужское дело было. Ему из щей наших мясо вылавливали да пироги пекли. Но мама не роптала. Деваться некуда. Остальные-то девки погуливали вот с этими выжившими мужиками. Рожали потом. Но из семей уходить никто не уходил — ну прихватил мужичок, ну и ладно. Так все женщины и жили по одной. Про детей жили».
В 1970-е нанятые фабриками вербовщики привозили в Ивановскую область ткачих со всей страны — тогда-то край и стал царством невест. Южская фабрика давала половину рабочих мест в городе, на ней трудились и мужчины, но в 1992 году станки встали на несколько месяцев из-за непришедшей партии хлопка.
Когда фабрика перестала выплачивать зарплаты, мужчины вспомнили обычаи своих предков-отходников и уехали в Москву бить поддоны — огромные деревянные палеты для погрузки овощей — или работать охранниками.
Фабрика так и не оправилась от удара. Теперь редких молодых мужчин в Юже можно встретить в алкогольных отделах магазинов, все они с серыми от небритости лицами и в национальной одежде южских, а может, и вообще всех русских мужчин — в камуфляже. Главный выбритый мужчина в городе — присланный год назад от губернатора мэр — каждый день ездит домой в Иваново.
Пестушка. Анна Васильева и шуба
Леонидовна решила, что у её сыночка будет всё, в тот день, когда не смогла купить ему печенье. Она уже тогда была большой, круглой и гладкой, как буква «О», на которую все в Юже делают ударение. Сама Леонидовна никогда не окала, зато у неё всегда были круглые плечи и ямочки на щеках. Леонидовне было 32, а сыночку, её Лёнечке, «для себя его родила, пусть и от женатого, для себя, не для кого-то», — семь месяцев.
Печенье, которое вчера ещё стоило 100 рублей, вдруг стало стоить 120. На дворе был 1993 год. У Леонидовны не было денег, мужа и работы — были только слёзы, которые Леонидовна выплакала в ту же ночь. Наутро она позвонила на главную городскую фабрику и сказала, что выходит на работу.
Леонидовна тогда ещё не знала, что станет крупнейшей в городе фабрикантшей, что будет приносить треть городского бюджета, что в местной церкви в записках за здравие южские женщины будут выводить её имя — Анна — за то, что Леонидовна вернула им мужей, устроив их на работу. Но именно тогда Леонидовна сделала главный в своей жизни выбор: стать непутёвой матерью.
К 1950-му, когда я родилась, два мужика были в соседней деревне, три в нашей. Один из них – мой папа. Конечно, мы его берегли. Сами и косили, и пахали. Хотя до войны это мужское было.
«Мне врач участковый так и говорил: "Ты же мать непутёвая, сидеть на больничном не будешь, а у Лёни твоего грипп. Так ты сдай его на дневное в больницу, ему там и ингаляцию сделают, и таблеточку дадут"». Сначала с Лёнечкой сидели подруги, потом, году ещё не было, отдали в детский сад. Лёнечка «ни соску не сосал, ни пустышку, орал», так что два раза в день Леонидовна бегала кормить его грудью: полкилометра туда, полкилометра обратно — городок-то маленький.
Фабрика — огромная, краснокирпичная, изогнувшаяся буквой «Г» — в начале 90-х уже задерживала зарплату, но ещё пыжилась, из труб валил дым, и руководство — конечно, женское, «мужики-то пили» — надеялось предприятие спасти.
Фабрика была прядильно-ткацкая: на ней изготавливали ткань, а шили одежду на соседнем предприятии. Дела там шли плохо. Предприятие производило только халаты, да и те не могло продать. Главные женщины фабрики задумали присоединить соседний заводик, акции которого тогда принадлежали швеям. Для скупки Леонидовна подходила идеально. Она стала ткачихой в 15 лет и дослужилась до главы профкома: и в тканях понимала, и людям объяснить то-сё умела.
Мы сидим у Леонидовны в большом кабинете, где из украшений — только несколько икон. Без стука заходит парень с помятым небритым лицом, в камуфляжных штанах:
— Там это, замёрзло всё.
— Чё надо делать?
— Не растаяло ещё.
— Чё делать надо?
— Не знаю.
— Возьми пойди у Ольги Николаевны. Скажи, что мы положИли…
— Леонидовна сбивается, — что мы полОжили стропы.
Леонидовну выбрали директором заводика, и она начала налаживать производство. Выясняла, как работают станки, искала заказчиков и просила отсрочки по электроэнергии, по зарплатам, по кредитам — понабрал её предшественник, «дай бог ему здоровья», «пыжился, да не крутился». Чтобы покрыть долги, нужно было скорее объединяться с большой фабрикой. Но через полтора года там сменились собственники и стало ясно, что объединения не будет.
Мужик бы, может, и запил, а Леонидовна только повела круглыми плечами, надела платье и отправилась к крупнейшему клиенту, «благодетелю» своему, — продаваться. Был это владелец компании «Формекс» Олег Марченко. Принадлежащие ему два десятка фабрик по всей стране шьют военную форму.
Благодетель дал денег (сумму держит в секрете), и Леонидовна стала крутиться: «Вы-то думаете, вот сидит тут тётка деревенская, круглее ведра ничего не видела, а я-то вон чего». Она купила китайские станки и научила всех производить резинки, шнуры, тесьму и ленты, которые фабрика раньше заказывала в Белоруссии. Она выкупила здание бывшей птицефабрики, расширила производство — с двух станков до 60 — и число рабочих мест — с 80 человек до 300. Многие мужики бросали московские заработки, чтобы устроиться к Леонидовне.
Оборот у предприятия теперь — около 50 млн рублей, по словам Леонидовны. Благодетель-инвестор во всём с ней советуется, доверяет.
«Сыночка дорогого, Лёню моего» Леонидовна отправила в Москву. «Он, когда учился, привозил вот этих профурсеток. Как же они меня раздражали. Я всегда говорила: если что не так сделает, я её, суку, с землёй сравняю. А потом однажды приезжает и привозит мне нашу, южскую девочку. Ей 17 всего, сиротка. Мы с ней помидоры режем одинаково, мы с ней думаем одинаково, он с ней живёт, она его обстирывает, обглаживает, она его любит, самое главное, моего Лёню. Я тут получила очень приличную премию на Новый год, купила себе норковую шубу, и ей тоже. Она меряет — люди, говорит, будут ругать. А я ей: пусть люди мне это скажут, это же я тебе купила. Я его родила для себя, не для кого-то, Лёнечку-то моего».
Плач. Валентина Сысуева и пельмени
Когда бабы пришли просить Сысуеву стать мэром, она больше всего переживала за свою стиральную машинку. Машинка была без автоподогрева, а в городе не было газа, так что для стирки белья приходилось греть воду кипятильником — с 5 до 12 утра, то бишь семь часов нянчиться с машинкой как с ребёнком и не отлучаться из дома. Шёл 1996 год, все мужики, кто не уехал в Москву, ушли в запой, самой «50 не за горами», так что помощи ждать было неоткуда.
И Сысуева согласилась. Она правила городом следующие 20 лет — сначала в роли мэра, а потом первого зама. Сысуева стала первой в Ивановской области женщиной-мэром и разбираться с неприятностями начала тоже по-женски.
Став главой города, Сысуева первым делом позвонила в СМИ. Приехали CNN и «Известия», она сообщила им, что, ой, из 950 городов России Южа — чемпион по безработице. Что, ой, фабрика стоит и 39% населения сидят по домам. Ой, помимо работы в городе нет даже газа. Ой, смертность превышает рождаемость в три раза.
Бабушка в строгости меня держала: в 8 часов, бывало, велит идти спать. Посмотришь в окно — там гуляют дети с нашего двора, поревёшь немножко в подушку, и всё. Надо значит надо.
После этого на маленький город обратили внимание федеральные чиновники — долги по зарплатам в городе были выплачены. Самым сердобольным оказался управделами президента Павел Бородин. Сысуева вспоминает, что он лично через «своих людей» перевёл на внебюджетный счёт города несколько миллионов рублей на газопровод**. К 2001 году Сысуева газифицировала 1330 квартир.
Хлопотать пришлось ещё и за соседние посёлки, так как в Юже полномочия главы города и района объединены. Воодушевившись успехами, Сысуева поехала закатывать плач в Москву. Чтобы провести газопровод в Талицы, где находятся две колонии, Сысуева привезла в Минфин целый грузовик деревянных тюремных поделок — шахмат и шашек. Прослышав об этом, к Сысуевой пришли мастера из другого южского посёлка, славившегося своей живописью, — из Холуи. Местные мужики пригнали Сысуевой целую машину шкатулок — чёрных, лакированных с былинными сюжетами, царевичами и жар-птицами. Благодаря этому газопровод дотянулся и до Холуи.
На все ключевые посты Сысуева поставила женщин, в администрации осталось по одному мужчине на девять женщин: «Мужики наденут пиджачки и давай важничать, только толку от этого мало. А женщина — как дома даже на производстве, на предприятии, в колхозе. Как в своём кошельке она привыкла, так и тут».
Сысуева живёт, пожалуй, за самым высоким забором в Юже. Ворота открывает её муж — в сапогах и, конечно, с серым от небритости лицом. Пытается войти вслед за мной в дом, но Сысуева командует: «Иди кур покорми». И ведёт меня на кухню к домашним пельменям из поросёнка с говядиной и грибами.
Сысуевой под 70. Полноватая, но не мягкая. Шея утопает в поднятых от вечного напряжения плечах — прощать Сысуева не умеет. Это-то и сделало её главной ивановской феминисткой, хотя вообще-то Сысуеву ждала заурядная жизнь.
Родилась в деревне, выучилась на агронома, вышла замуж, родила дочку, получила квартиру, застукала мужа с любовницей, пошумела, пустила назад. Пустить пустила, а простить не смогла — тут-то всё и началось.
«Почему в другой раз в семьях женщины терпели мужиков непутёвых? Потому что было принято — женщина без мужчины не сможет». А Сысуева смогла.
После развода она уехала от пересудов на другой конец Ивановской области — в деревню под Южей работать агрономом. В свои 25 Сысуева была хороша — «фигурка Евы, 44-й размер брала не мерявши, каблуки только такие». «Глаз в деревне было много», про неё говорили «такая-сякая». И единственный способ повысить свое влияние был — хорошо работать. Уже через два года урожайность стала самой высокой в районе, и Сысуеву избрали председательницей колхоза. В 27 лет она стала самой молодой женщиной-председателем в области. Затем пошла на повышение — уехала в саму Южу, в комитет по земельным ресурсам и вскоре его возглавила. Комитет этот был вторым денежным местом после фабрики, и всё у неё там спорилось, потому-то в 90-е её и пришли просить стать мэром.
Ещё будучи председательницей колхоза, Сысуева снова вышла замуж: «Муж у меня — Александр Иванович, он раньше работал лесничим». Она всегда зарабатывала больше и так и не смогла простить ему, что он фактически отказался помогать ей в 90-е. «Скажешь: "Саша, денег-то не хватает на то, на сё". — "Все живут, и ты живи!" Принёс бы зарплату, но её не дают. Их не волнует. А есть-то надо каждый день, в школу надо детей собрать. Только мужики об этом думать после войны перестали, — Сысуева отодвигает тарелку с пельменями и срывается. — Вы думаете, я что, карьеру хотела делать? Взвалить на себя такой груз, такую ношу? Да я бы лучше дома сидела да детьми занималась! Равноправие сделали, и мужикам так удобно сейчас! Бабы волокут, а они пускай дома сидят».
Комментарии (0)