Давным-давно (то есть по историческим меркам совсем недавно), когда мы с вами были детьми, про счастье было принято говорить так:
«Что такое счастье – это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной». (Аркадий Гайдар, «Чук и Гек».)
Верно это было или неверно, спорить сейчас не будем. Для воспитанных в культуре советских лучезарных фильмов и книжек – верно. Для воспитанных в воспоследовавшей атмосфере разоблачений и покаяния – это пропаганда и лицемерие.
Вопрос в другом. Что такое счастье сегодня? Изменилось ли наше представление о счастье? Если изменилось, то как, в какую сторону?
Спрашивать об этом у взрослых бесполезно. Взрослые известно что скажут. «Счастье – это когда ничего не болит». Или «когда счета оплачены».
|
Мы решили спросить у детей. Детство – это же счастливая пора, верно? Детям положено разбираться в вопросе.
Итак, мы задали детям 8–12 лет два вопроса: «Что такое счастье? Что тебе нужно для счастья?»
Ответы получили не сказать чтоб очень разнообразные. Цитирую:
– Для счастья нужна семья, друзья и никогда не ссориться...
– Счастье – это когда я радуюсь, веселюсь, когда мои родные и близкие здоровы...
– Счастье – это когда вся семья дома и все родные рядом. Для счастья мне нужно, чтобы никто не болел и все были радостные и счастливые...
И так далее.
Вроде бы всё верно, всё правильно? И в то же время эти ответы вызывают смутное беспокойство. Заставляют насторожиться.
Обратите внимание: в гайдаровском определении счастья нет несчастья. Есть рецепт – что для счастья нужно. Что делать, чтобы стать счастливым. Будь честен. Трудись. Люби.
А в ответах современных детей всюду за счастьем где-то очень близенько стоит… несчастье. За здоровьем прячется возможность болезни; за любовью – опасность нелюбви; за дружными семьями – семьи разбитые и разлучённые… Чувствуете?
Определение счастья даётся по принципу «от противного»: счастье – это когда нет несчастья: нет болезни, разлуки; семейного неблагополучия, нелюбви.
Образ счастья у детей не позитивный, а контрнегативный. Это означает, что они… лучше понимают, что такое несчастье. И прибегают к этому пониманию для определения счастья, которое уже как бы производное от несчастья.
Можно, конечно, отмахнуться от этого опроса тысячью способов, я и сам бы с удовольствием это сделал, да только вот что мне вспомнилось.
Пару лет назад я беседовал с Марьяной Михайловной Безруких – академиком, директором Института возрастной физиологии, и она рассказала мне об одном исследовании, проведённом их институтом.
Задача была – выяснить, как дети распознают различные эмоции и их оттенки. Радость, удивление, печаль, гнев, азарт – и так далее. Так вот, знаете, какая из эмоций оказалась им лучше всего знакома? Страх.
Никто не ожидал подобного результата. Наша страна не воюет. Не голодает. Не сидит по тюрьмам. А наши дети лучше всего разбираются... в страхе.
Отчасти это детская (и не только детская) поп-культура. Здесь страх в ходу – это одна из самых сильных эмоций, а значит и выразительных.
Игры-ужастики, типа «Пять ночей с Фредди», мультфильмы, где постоянно случается что-то такое, от чего лица персонажей искажаются гримасами ужаса, индустрия страшных игрушек, типа дьяволоподобных роботов и так далее. Но не только это.
Нельзя сбрасывать со счетов и постоянную невротизированность современного ребёнка комплексом проблем под названием «семья и школа».
Родители боятся, что их ребёнок «не соответствует» требованиям программы, требованиям учителя, «общему уровню» и так далее. А значит, не сдаст как надо ОГЭ-ЕГЭ, не поступит в институт на бюджетное место, а значит, «не устроится в жизни» – «будет гусей пасти». Страх порождает агрессию.
Учителя боятся, что дети (слишком непоседливые и неуправляемые) не соответствуют требованиям «роста показателей» и «отчётности».
Например, комплекс образовательных программ «Школа без стресса» (есть такой, мы с ними соседи, сидим в одном здании) – знаете, на кого рассчитан? Думаете, на детей, на родителей? Нет! На учителей! Это учителям нужна психологическая и методическая помощь для преодоления «учебного стресса». И снова стресс (страх) порождает агрессию.
Родители недовольны учителями, учителя недовольны родителями, и все вместе недовольны детьми. Ребёнок живёт под двойным прессом. Или под тройным, если добавляются проблемы со сверстниками.
Расхожая проблема: не хватает школьных психологов. Их нужно больше, а их, наоборот, сокращают в порядке «оптимизации».
Но помилуйте, когда мы с вами учились в школах, там вообще не было такой штатной единицы – «школьный психолог»! Никому и в голову не приходило, что их не хватает… Что изменилось?
Ещё расхожая проблема: от двадцати до сорока процентов первоклассников демонстрируют «психологическую неготовность к школе».
То есть не способны подчиняться, слушать учителя, концентрироваться в течение определённого времени на одной задаче и так далее. Не способны нормально, без конфликтов, общаться со сверстниками.
Ещё проблема: дети разучились радоваться удачам друг друга. Чужие успехи вызывают в них ревность и желание переключить внимание на себя: «А вот я; а вот у меня тоже».
Ещё: замыкаются в себе, в своих подростковых субкультурах. Ничем не интересуются, ничего не читают, не идут на контакт с родителями, с ними не о чем поговорить. И так далее.
Кто виноват? Ну, не знаю... Вообще-то дети транслируют поведение взрослых. (Ещё раз: поведение. Не то, что мы им говорим. То, что мы делаем в свободное от решения педагогических задач время.)
Что делать? Хм-м-м… Прежде чем попробовать ответить на этот вопрос, надо задаться другим: а чем мы готовы поступиться для того, чтобы этого не было?
Составить большой-пребольшой список, в котором будет всё – все достижения последних тридцати лет, от относительного изобилия «товаров повседневного спроса» до возможности ругать президента.
И вычёркивать. Что не жалко? Много вычеркнуть получится? Если половину осилим, значит, надежда есть. А если нет, если жалко… Ну, тогда надо расслабиться и получать удовольствие.
Знаете, есть два подхода в коррекционной педагогике, один условно «советский», другой условно «американский». Советский заточен под то, чтобы постараться исправить проблему, а американский – под то, чтобы научиться с ней жить.
Можно ведь и без счастья жить в принципе.
Комментарии (0)